Оно действительно являлось важнейшим из всех искусств. Дело не в пропаганде, у пропаганды – в том, классическом виде, в каком мы ее помним, про единство народа и партии и про пятилетку в четыре года, – вообще есть удивительное свойство – она отшелушивается так легко, будто все так и было задумано: пятилетка отдельно, кино отдельно, и даже самые идеологические фильмы (то же "Белое солнце пустыни" – о чем оно? О борьбе с басмачеством в трудные первые годы советской власти? Да бросьте) оказываются просто фильмами, национальным культурным кодом, новой формой литературы в литературоцентричной стране. "Растащат на поговорки", – обещал Пушкин Грибоедову после "Горя от ума" и оказался прав. Советское кино Пушкину бы понравилось – оно на поговорки растаскивается, как будто с самого начала делалось с этой целью.
Мы, кстати, не знаем, зачем оно было. Пропагандой – все-таки не было. Бизнесом – любая индийская мелодрама в советском прокате легко побеждала практически любой советский шедевр. Чистое искусство? Но от фестивальных артхаузных стандартов оно было далеко даже в вершинных случаях. Иногда начинаешь верить, что эти фильмы для того и создавались, чтобы потом, то есть сейчас стать посланием для нас из советской Атлантиды, в которой при всем риторическом оптимизме всегда чувствовалась какая-то обреченность, вот это вечное "лишь бы не было войны" и "если не мы, то хотя бы дети пускай поживут".
Кинопленку делали из желатина. Желатин – органический продукт, живой. Советское кино – часть живой природы. Все попытки сделать что-то похожее потом проваливаются, потому что никто не оживит искусственный цветок или восковое чучело. Оценить эти фильмы по-настоящему стало возможно только по окончании эпохи, потому что – ну да, большое видится на расстоянии. Советское кино – не храм и не музей, оно – часть нас. Может быть, лучшая часть.
Смотрим.