Создатель Русского центра искусства в Калининграде, владелец АО «Молоко» Рустам Алиев в интервью журналу «Королевские ворота» подводит некоторые итоги деятельности в качестве мецената, признаётся, как сложно не принимать решения, упрощающие жизнь, и какие потери принесли ему антироссийские санкции.
– Четыре года назад в интервью «Королевским воротам»16+ (см. No 212 за февраль 2018 года. – Ред.) вы впервые высказали намерение построить в Калининграде музей изобразительного искусства. Идея за это время трансформировалась, проект тоже претерпел изменения. На какой стадии вы находитесь сейчас?
– Время пролетело очень быстро. За четыре года произошли фундаментальные изменения. Главное, о чём мы говорили в том интервью, это о необходимости выделения земельного участка под строительство музея. В удобном – прежде всего для посетителей – месте. И это произошло, власть обратила внимание на мою идею. Надо заметить, что власть я подразумеваю в одном лице – губернатора Антона Андреевича Алиханова. Он проявил большую настойчивость, думаю даже, что половина заслуги в проекте ему принадлежит. Губернатор собирал совещания пять или шесть раз, наконец, не выдержал: «Сколько можно эту тему обсуждать, хватит разговоров». В хорошем смысле слова «рубанул шашкой», и дело сдвинулось. Корпорация развития Калининградской области выделила участок в Рыбной деревне – я, если честно, о таком отличном месте не мог и мечтать – и отдала в аренду Русскому центру искусства на 49 лет с целевым назначением.
– Ещё раз задам вопрос, что задавала в 2018 году. Действительно так уж нужен ваш музей Калининграду? Особенно сейчас.
– Убеждён, что нужен. Инициатива частного музея возникает не так часто в регионах Российской Федерации, да ещё такого масштаба, какой я запланировал. Вначале фасад музея был спроектирован в стиле неоклассицизма, а в итоге получился брутализм. Строительство ведётся на уровне третьего этажа. Внутренняя отделка общественных пространств будет из белого лицевого бетона. Мы потеряли много времени, экспериментируя с этим незнакомым прежде стройматериалом, который к тому же не производят в России. Пришлось нарабатывать новые компетенции – научиться делать этот бетон, заливать, работать с опалубкой и так далее. Я увидел пример использования белого бетона в Берлине, в галерее Джеймса Симона по проекту Дэвида Чипперфилда. Решил применить в Калининграде. По материалам отделки фасада – камень, мрамор, кирпич – ожидаю варианты макетов фасада от привлечённых итальянских архитекторов, чтобы принять решение. Это очень ответственный вопрос.
– Зацеплюсь за слово «брутализм». Этим стилем определяют Дом Советов, готовящийся к сносу. Не видится ли вам некой переклички? Будущего напоминания о том, чего, возможно, в Калининграде не станет?
– Вы правильно подметили, но никакого намеренного символизма в этом нет.
– Вы обозначали бюджет проекта в 1,5 миллиарда рублей. Каков бюджет сейчас, в условиях инфляции, подорожания стройматериалов и прочих обстоятельств?
– Вопрос финансов стоит остро. Тонна белого цемента стоит 24 000, обычный цемент вчетверо дешевле. Арматура и другие стройматериалы подорожали в разы. Конечно, бюджет увеличивается. Кроме того, я понёс финансовые потери, связанные с санкциями против России, заморозкой еврооблигаций российских компаний. Сегодня эти бумаги не стоят ничего. Думаю, что делать, как сокращать расходы. Но в моём случае это означает упрощение того, что я задумал. Не хочется упрощать. Стоит задача завершить объект, а не заморозить. Следующий уровень проблем – проблемы технического характера. Проект сделан с учётом поставок европейского оборудования – лифты, системы вентиляции, кондиционирования, котельная. Как сейчас это замещать, не готов сказать. Это реально пугает, есть вещи, которые уже нельзя переделать – конфигурацию лифтов, например. Такие моменты могут серьёзно отодвинуть срок сдачи в эксплуатацию.
– Простите, а откуда у вас деньги на музей?
– Как гражданин Российской Федерации, я воспользовался законом о легализации доходов и в 2018 году подал спецдекларацию, задекларировал все свои активы, дивиденды и денежные средства, находившиеся за рубежом. Большую часть, кстати, вернул в Россию, поэтому деньги абсолютно легальные. Замечу, что моя спецдекларация имеет номер 001, могу предположить, что легализовал здесь доходы первым, ну, или одним из первых.
– До культуры ли сейчас?
– Роль культуры только возрастёт. Люди продолжают нуждаться в душевной радости, чему служат культура и искусство. Меня беспокоит другое. Наблюдается хорошая тенденция, в прошлом году Калининград посетили два миллиона туристов. А как они будут добираться в нынешних условиях? Если власти решат вопрос транспортной логистики, я спокоен. Рядом строится культурный кластер, филиал Третьяковской галереи, недалеко Калининградский музей изобразительных искусств. Такие коллаборации очень хорошо работают в мире. Один музей другому не мешает, наоборот – дополняет.
– Знаю, что ваша коллекция пополнялась в том числе и на европейских аукционах. Аукционный дом Christie’s прекратил сотрудничество с российскими участниками. Повлияет ли это на вашу деятельность по расширению коллекции? Считаете её завершённой?
– В конце прошлого года я приобрёл на аукционах Sotheby’s и Christie’s двенадцать картин русских художников-шестидесятников на миллион евро. Это советские художники неформального искусства Эдуард Штейнберг, Эрик Булатов, Дмитрий Краснопевцев и другие. Мне не дают права работы забрать и вывезти в Россию. Говорят, храним до особого распоряжения. Около 50 предметов заморожено в Германии. Из них 30 – картины русских и кёнигсбергских художников. Не верю, что картины мне не отдадут, но то, что препятствуют, – это плохо, это шок. Культурный обмен отменить невозможно! Как невозможно завершить формирование коллекции. Коллекционер не может сказать себе: всё, точка. Он эволюционирует, продолжает изучать предмет коллекционирования. Понимая, что превратившись из частной коллекции в центр искусства, нельзя оставаться в рамках только классической живописи, я начал изучать соцреализм, стал его покупать, в результате у нас уже неплохое собрание. Дальше я стал собирать актуальное искусство, произведения современных художников.
– Какой триггер сломал собственные убеждения? Вы ведь говорили, что вам не нравятся модернистские течения, буквально: «Никогда не буду их покупать».
– Триггер был. Увидел в Питере огромную очередь в музей современного искусства и вдруг осознал, что раз это интересно публике, значит, и я должен обратить на это внимание. Субъективное мнение не должно влиять на формирование общедоступной коллекции в статусе музейной, где научная работа занимается изучением не покупательского, а эмоционального спроса современников. А они хотят видеть нечто необычное, то, что не увидят в своих смартфонах.
Каждый период и направление в искусстве – некий рассказ для посетителя. Мы должны иметь много рассказов, временные рамки экспозиции раздвинулись на три века примерно. Со второй половины 19-го – начала 20-го века, как было в первоначальном варианте, мы зашли глубже в 20-й век, а теперь и в 21-й тоже. Но тут надо быть очень осторожным. Мне говорят – хорошо бы ещё кого-то из авангарда, из мирискусников добавить. Риск в том, что покупка одной картины тянет за собой другие. Нельзя же повесить одну картину – зал должен быть логически завершён по содержанию, смыслу, периоду или направлению, иначе это непрофессионально.
– Судя по тому, что вы говорите, ваша цель – создать Русский центр искусства в Калининграде – на момент мая 2022 года осталась прежней. Вы всё так же считаете её главной в своей жизни?
– Была небольшая паника из-за неопределённости. У многих была. Сейчас моя цель состоит в том, чтобы реализовать проект. Что греха таить, появлялась мысль на этаж уменьшить здание. Но сегодня утром, перед нашей встречей, прочитал интервью с директором Третьяковской галереи Зельфирой Трегуловой. Она говорит, что музею всегда не хватает помещений, если музей развивается. И я понял, что если буду мыслить сегодняшним днём, упрощу, сэкономлю, чтобы было легче вырулить, это неправильно в перспективе двадцати-тридцати-сорока лет. Надо сразу думать о том, как музей будет жить после меня, после нас. Я создал фонд, куда будут передаваться картины. Чтобы и после жизни учредителя музей работал. Конечно, если бы у нас были законы, регламентирующие передачу личного собрания городу, чёткие правила о том, как город должен следить за зданием, за коллекцией, тогда можно было бы спокойно спать. Промышленник Генри Фрик передал свою коллекцию Нью-Йорку, и город выполняет взятые на себя обязательства, имея один из лучших музеев в стране, а то и в мире. У нас вопрос не решён. А сегодня думаешь только о том, чтобы вернуться к нормальной жизни, чтобы спецоперация на Украине как можно быстрее завершилась, чтобы перестали гибнуть люди.
– Вы успешный бизнесмен, создавший важную для экономики компанию, прочный и узнаваемый бренд. За 30 лет существования частного бизнеса в России было несколько серьёзнейших кризисов. Что вам помогало их преодолевать?
– Молочным заводом я владею 27 лет. Когда-то кризисы давали возможности, когда-то – потери. Доллар подскочил с шести рублей до двадцати четырёх в 1998 году – для меня это была возможность, потому что нашим конкурентам-литовцам невыгодно стало возить сюда продукцию. Финансовый кризис в 2008-м, девальвация в 2014-м меня сильно не коснулись. Всегда старался работать без кредитов, пожалуй, это главное условие, помогавшее выходить из трудных ситуаций.
– Молочные продукты – то же самое, что хлеб или лекарства, на них при любом кризисе будет спрос. Выходит, у вас беспроигрышный бизнес?
– Да, но не забывайте, сколько у нас было молочных заводов, и сколько из них обанкротилось. Несмотря на то, что молоко действительно продукт первой необходимости.
К сожалению, АО «Молоко» не входит в сферу интересов калининградского министерства сельского хозяйства. Вот, к примеру, министерство рапортует: теперь у нас будет новый завод в Черняховске по производству сухого молока и масла. Чем вызывает у меня недоумение. Как минимум потому, что в проект инвестирует государство. Готовит площадку, подводит коммуникации, тратит на это сотни миллионов, а потом ещё вкладывает миллиард рублей. Логичный вопрос – какова экономическая обоснованность проекта? Сейчас излишек молока, – то есть сверх норм, обеспечивающих продовольственную безопасность калининградцев, – перерабатывается на АО «Молоко». Одна из наших крупнейших производственных компаний поставляет около 2 000 тонн молока ежемесячно. Мы перерабатываем его в сухое молоко и масло, продукция отправляется за пределы Калининградской области. При этом загруженность мощностей завода составляет 60%, следовательно, есть резерв для переработки ещё больших объёмов.
Понятно, что у нас глава района – самый умный в районе, министр – самый умный в отрасли. Дальше с этим сравнением я не пойду, но есть же специалисты узкого профиля, – кем я и являюсь, – знающие вопрос глубоко.
– Не боитесь делать такие резкие заявления? Они не приняты в отношениях власти и бизнеса.
– Можете списать на ворчание без пяти минут пенсионера. А если серьезно, то, начиная с 2004 года, когда был введён в оборот тезис «равноудаление власти и бизнеса», они были как два атлета, где каждый упражнялся в экономике. Власть создавала госкорпорации, бизнес занимался своими привычными делами. После 24 февраля ситуация изменилась, и теперь два атлета должны работать вместе и максимально помогать друг другу, в том числе оптимально использовать ресурсы, отбрасывая дурные инициативы. Как мне видится, необходимы условия по возвращению мозгов в страну и создание уже реального импортозамещения, а не потёмкинские деревни, когда в продукте сидит от 30% высокотехнологичного импорта.
– Когда случилась пандемия, многие предприниматели осознали необходимость финансовой подушки для бесперебойной работы бизнеса. Не у всех она была, многим помощь оказало государство, они признали её полезной. Как было у вас? И что сейчас происходит с бизнесом?
– Не я это придумал, так ещё русские купцы поступали. Зарабатывая рубль, 50 копеек тратили, 50 копеек откладывали в резерв. Я всегда вёл бизнес по этому принципу. Да, за пандемию предприятие проело очень много денег, около ста миллионов. Сегодня кризис другой. Если раньше ломались некие финансовые схемы и расчёты, их можно было скорректировать, сейчас ломаются связи. Новое норвежское оборудование компании «ЭлоПак» простаивает, оно ни на что не годно без поставок упаковки, которую отказались нам поставлять. Шведский «ТетраПак» сократил ассортимент, сузив его до социальных позиций. Кризис более фундаментальный, требующий пересматривать парадигму работы.
Если все заявленные ограничения останутся, мы начнём понимать проблемы чуть позже. Пострадают самые развитые компании, те, что развивались быстрее других.
Мы сделали запасы на шесть-семь месяцев, переходим на работу с белорусскими и российскими производителями упаковки и оборудования. Да, у них появился шанс. Развиваться, улучшать качество, но опять же при условии, что в структуре их материалов не было импорта. А, скажем, отсутствие чипов, программного обеспечения попросту может свести на нет все преимущества.
– Немногие знают, что вы коренной калининградец.
– Папа закончил в Махачкале рыбный техникум, в 1960 году семья переехала в Калининград. Папа ходил в море, мама работала в инфекционной больнице. Я родился в 1962 году (14 мая Рустаму Алиеву исполнится 60 лет. – Ред.). Жили мы в семейном общежитии в нынешней мэрии Калининграда на площади Победы. По этим этажам я ездил на трёхколёсном велосипеде. Потом папа получил квартиру в новостройке на Московском проспекте. Кругом была разруха, развалины, начиная от Литовского вала.
– Вы что, помните Королевский замок?
– На моих глазах работал кран, огромным железным шаром разбивавший стены Королевского замка. Помню, как по Московскому проспекту в течение нескольких дней шли колонны машин и танков в Прагу. Я с балкона видел. Когда колонна останавливалась, мы с пацанами бегали просить у военных звёздочки с пилоток. Страшно не было. Только мама говорила папе что-то тревожное. Школ поменял несколько, закончил 14-ю, рядом с Вагонкой. Мы уже жили на проспекте Победы. После окончания Калининградского мореходного училища в 1983 году получил направление в Ригу Латвийской ССР. Работал на рыбоконсервном заводе, в море ходил. Одновременно учился в КТИ – в Риге был филиал. Экономика, организация, планирование промышленных предприятий. Очень пригодилось это образование.
– Каким ветром вас занесло в молочную отрасль?
– В 1995 году появилась идея купить акции молочного завода. Это уже была не приватизация, а скупка акций на вторичном рынке. У коллектива был 51%, 49% – у сельхозпредприятий. В то время люди не понимали, для чего эти акции, что с ними делать. А кто понимал, всё равно продавал. Постепенно количество акций выросло до 100%, примерно к 2003 году.
– Вы передали управление компанией своему старшему сыну. Поступок, к которому приходят ваши ровесники-предприниматели. Или не приходят. Как вы принимали это решение?
– Сложная тема. Руслан получил финансово-экономическое образование в Англии, закончил колледж, университет. При желании мог остаться там работать. Но он сам изъявил желание работать у меня. Хотя я всегда говорил, что в штатном расписании должности «сын хозяина» нету. Он прошёл много этапов. Пока учился за границей, каждое лето проходил практику на заводе... Ему непросто, нужно соответствовать моему уровню, ведь в нём видят преемника.
В начале двухтысячных было модно отправлять детей учиться за границу, модно было перевозить туда жён, любовниц с детьми. Большая ошибка, моя в том числе. Потому что иностранное образование для россиянина ничего не даёт. Даёт связи, знание языков, понимание менталитета. Но если возвращаешься домой и начинаешь работать в русской компании, в данном случае на молочном заводе, должно быть понимание русского человека...
– Оно разве испаряется за время учёбы?
– На заводе способ вести себя по-английски интеллигентно не всегда работает. К рабочему нужен один подход, к инженеру – другой, к бухгалтеру – третий.
Ужас, что другие мои дети живут в Лондоне. Одна из главных моих ошибок. И связь с ними потеряна, и отношения испорчены. У них уже ментальность западная. Когда младший сын рассказывает, как им говорят на уроках, что однополая любовь – это нормально, и я начинаю на эту тему скандалить, он не находит ничего лучшего, чем написать жалобу, мол, папа его притесняет. Я за традиционные ценности, это раз. Во-вторых, я против того, чтобы это насаждали. Может быть, если бы ему это не рассказывали, не объясняли, он бы и не узнал до определённого возраста. Если у него есть физиологические отклонения от естественных, сам разберётся, когда вырастет.
– Отклонения?
– Для меня – отклонения. Бог создал человека с определённой миссией. Женщину и мужчину. Он не создавал двух Адамов. Без Евы.
Условия для жизни детей нужно формировать в России. Мы никому там, на Западе, не нужны. В двухтысячных многие переезжали, заработав деньги в России. Я себя тоже примерял в Америке, в Англии. Там хорошо, интересно проводить время. Но все-таки я хочу домой. Как бы ни старались, мы там чужие. Сейчас нам это чётко, ясно всем показали. Чужие, независимо от количества денег. Разве нет?
– Мы говорим о последствиях и не говорим о причинах.
– На Западе очень лицемерные люди. Говорят одно, думают другое. Сейчас просто сбросили маски, показали своё истинное лицо. Если бы они пытались разобраться в причине спецоперации, – одна история. Но под эту марку всех загребли, без разбора. Почему должны страдать простые люди, искусство, самолёты, то, другое. Будто ждали этого момента, чтобы сказать: мы вас ненавидим.
– Вы лично чувствовали ненависть?
– Скорее, ненужность. Мне комфортнее дома, в нашей ментальности – с матерком, с самогонкой, с неким даже нашим хамством. Это не искоренить.
– Что бы вы сказали тем, кто не знает, как сейчас жить, работать, заниматься бизнесом. Брать чемоданы, забирать ребёнка, жену и уезжать? Оставаться?
– Уезжать куда? Не будет ли там хуже. Здесь ты много что знаешь, хотя бы знаешь хорошие немецкие подвалы, где можно отсидеться, если что. Уезжать – последняя мера. Если ведёшь бизнес, советую больше думать, анализировать, жить сегодняшним днём. Горизонт планирования очень короткий. Начну сегодня, закончу через полгода – не годится. Начни сегодня – закончи через десять дней. Если есть деньги, подержи. А вообще-то я бы советовал единственную вещь – быть там, где твоя семья. Ситуация не навсегда. Когда-то же это закончится. И наверняка закончится.
– Вопрос в цене.
– Мы этого никогда не узнаем. Истинную цену.
Партнёрский материал