Хирург Игорь Вайсбейн: Когда я первый раз наблюдал за операцией, то от вида крови потерял сознание

В 13 лет у Игоря Вайсбейна случился острый приступ аппендицита. Он признаётся, что тогда впервые по-настоящему влюбился в хирурга, которая его оперировала. Черноволосая высокая девушка только что окончила мединститут.

О любви к своей профессии, рисках и победах известный калининградский хирург, начмед Областной клинической больницы Игорь Вайсбейн, недавно отметивший 70-летний юбилей, рассказал в интервью "Клопс".

 

— Больно было во время той операции?

 

— Очень больно. Это было в деревне, и красивая женщина оперировала меня под местной анестезией. У меня был запущенный аппендицит. Я потом долго лежал в больнице, после операции пошло нагноение ран. Вот тогда я на себе и почувствовал всю "прелесть" медицины того времени.

 

— У вас сегодняшнего, известного хирурга, заслуженного врача РФ, есть претензии к той женщине, которая прооперировала ваш аппендицит?

 

— Если бы я её сегодня встретил, то встал бы на колени и низко поклонился. Никаких претензий.

 

— Боль, которую вам причинили, пускай и спасая вас, запахи эфира и коллодия, надолго впитавшиеся в вашу память... По идее, всё это должно было отбить у вас охоту становиться хирургом.

 

— Вы не задумывались, почему больница называется "БОЛЬница"? Сюда приходят люди с болью. К сожалению, наша профессия, особенно хирургическая, связана с болью. И с причинением боли. Слава богу, сегодня медицина шагнула так далеко, что мы можем минимизировать болезненные ощущения, которые дают даже некоторые виды обследования, не говоря уже про операции. Без развития анестезиологии и реаниматологии хирургия бы остановилась.

Я вам расскажу историю. Когда заболел Мстислав Келдыш, президент Академии наук СССР, руководство страны не рискнуло доверить операцию советским врачам. Пригласили Майкла Дебейки, американского хирурга мирового уровня. Тот приехал со своей аппаратурой и со своими анестезиологами. Оперировали Келдыша шесть с половиной часов, это достаточно долго. Американцы достойно сделали очень большой объём работы.

 

После операции мы решили показать Дебейки, как мы живём и как работаем. Пригласили его в тогдашний институт Вишневского, сегодня это институт хирургии. Дебейки привезли в этот институт, там профессора делали операцию по удалению части желудка. Под новокаином. То есть больной лежит, ему вводят новокаин и оперируют. После операции советские врачи спросили Майкла Дебейки о впечатлениях от увиденного. Он сказал, что такую операцию может сделать только русский хирург, а выдержать только русский больной.

 

— Почему вы выбрали именно хирургию?

 

— Это тот раздел медицинской науки, где твой труд виден сразу. Если терапевт может лечить на протяжении всей жизни хроническое заболевание, то у хирурга, особенно в экстренной хирургии, всё просто: ты сделал операцию — спас человеку жизнь. Или не спас.

 

И второе. Хирургия, а особенно экстремальная — это ещё и вкус победы над болезнью, от которой человек реально погибал. Это потрясающее чувство: ты причастен к тому, что человек благодаря тебе остался жить на этой земле. В мои студенческие годы попасть на хирургию было очень непросто — желающих было много, как и на акушерство и гинекологию.

 

— Сегодня эти специализации так же популярны среди студентов медицинского факультета БФУ имени Канта?

 

— Нет. Сегодня все выбирают пластическую хирургию и венерологию с дерматологией. Все хотят стать косметологами. Мода сейчас такая. Знаете, я очень благодарен судьбе за то, что стал хирургом. Хотя всё могло быть по-другому.

 

— Что вы имеете в виду?

 

— Когда я ещё студентом первый раз наблюдал за хирургической операцией, то, увидев кровь, потерял сознание.

— Сколько операций вы сделали за свою жизнь?

 

— Давайте посчитаем. Почти за 45 лет… Сейчас я меньше оперирую... Раньше по 300, по 400 операций в год, не считая ассистирования. Пять-шесть тысяч операций.

 

— Я как-то разговаривал с Семёном Соломоновичем Якобсоном, вашим коллегой-хирургом. Он сказал, что перед операцией не разговаривал со своими пациентами на какие-то личные темы, чтобы не образовалась какая-то эмоциональная связь. Это может помешать спасать этого человека.

 

— Поэтому абсолютное большинство хирургов не оперирует своих родственников. Здесь есть важный психологический момент. Меня, например, когда дома близкие просят посмотреть "что-то у меня тут болит", я им отвечаю: "К доктору, на приём". Кстати, с доктором — не родственником и пациент ведёт себя по-другому.

 

— Понятно, что в вашей профессии есть торжество победы, но бывает и горечь поражения. Вы часто делали сложные операции, исход которых был непредсказуем. Вы всегда сами сообщаете родственникам, что…

 

— Да, я всегда сам говорю родственникам, что их близкий, мой пациент, умер. Это очень тяжело. Вообще современная медицина стала более откровенной в отношениях с пациентами. В советские времена мы никогда не говорили больному и его родственникам, что у него рак. Мы считали, что таким образом бережём их психику. У нас в регионе были случаи, когда после постановки такого диагноза люди кончали жизнь самоубийством, потому что в те времена это было фактически приговором.

 

Сегодня не рассказать пациенту о его диагнозе — нарушение закона. Мы должны сообщать человеку, что его ждёт, какие перспективы и возможности выхода из ситуации. Любые, и хорошие, и плохие. Точно так же мы разговариваем и с родственниками больного. Но только с теми, кто внесён в специальный документ, так называемый лист информированного согласия. По телефону мы уже никому не имеем права давать информацию.

 

— Как люди реагируют, когда вы сообщаете им такой страшный диагноз?

 

— По-разному. Сейчас мы взяли в штат больницы двух психологов, которые работают с онкологическими больными. Конечно, пациенты, которым ставят такой диагноз, испытывают шок. Мой товарищ, с которым это произошло, рассказывал мне потом о своих эмоциях. Это был очень мощный психологический удар, пол из-под ног ушёл, он перестал чувствовать свои ноги, они стали ватными. Кстати, этого моего знакомого удалось вылечить.

 

— Как часто пациенты, уже лежащие на операционном столе, начинают жалеть, ну, например, о том, что они много курили. Или ели много вредной пищи. И вообще насколько ответственно мы относимся к собственному здоровью?

 

— Есть такое шутливое сравнение: хирург — он как вратарь. Должен "поймать" человека, чтобы тот не ушёл "за грань". И часто в самый последний момент. Поймал — ты победил. Не поймал — человек уже на том свете. Но при этом пациент часто не понимает или не принимает, что он сам себя довёл до такого состояния.

 

У нас сейчас средняя продолжительность жизни — 72 года. Президент поставил задачу увеличить этот показатель до 80+. Мне говорят, в наших условиях это будет трудно и мы не можем массово доживать до такого возраста. А на самом деле — ещё как можем. Если не будем гибнуть на дорогах в ДТП, в драках, умирать от алкоголя и наркотиков. Будем смотреть, что мы едим, будем беречь нервы и заниматься физкультурой. Будем беречь здоровье смолоду.

 

— Беречь здоровье сейчас становится модно.

 

— И это радует. У нас хирурги-мужчины почти не курят, а вот женщины курят, и в большом количестве. Статистики у меня нет, специально я этим вопросом не занимался, но я вижу. И если мы всем миром добьёмся, что у нас не будет пьяных за рулём, наркотиков среди молодёжи, драк, поножовщин, тогда у нас и будет продолжительность жизни высокая. Учёный какой-то сказал: "Если в десятиэтажном доме с десятью подъездами заселить только два подъезда, то остальные восемь будут разграблены". Это про нашу страну. Поэтому пустоту надо заполнять. Пустоты в жизни быть не должно.

— Настроение хирурга влияет на качество операции? Или техника у нас уже такая, что человеческий фактор во время операции никакой роли не играет?

 

— Настроение хирурга влияет, и человеческий фактор очень важен. У хирурга два главных инструмента, с которыми он работает — его голова и его руки. Поэтому хирурги имеют полное право говорить, что они знают цену жизни, в буквальном смысле щупают эту самую жизнь руками. Хирург должен идти на операцию абсолютно спокойным. Как правило, большинство хирургов — уравновешенные люди, которые могут справляться со своими эмоциями.

 

— Почему хирург — это мужская профессия?

 

— Есть и хирурги-женщины, и их немало. Но в основном профессия мужская. Потому что очень тяжёлая. Очень много стрессов.

 

— На ваш экспертный взгляд: калининградская медицина — она хорошая или плохая?

 

— Она далеко не плохая. Она работает в тех границах, в которых ей позволяет работать финансирование. Недаром президент увеличивает финансирование медицины в два раза. Будут деньги — будет всё: биде в палатах, бытовые условия, санитарная система, питание.

 

Если говорить о цифрах, то они у нас по многим показателям не хуже, чем на цивилизованном Западе, который в последнее время перестал быть цивилизованным. И если вы думаете, что в развитых западных странах люди не умирают от аппендицита, то вы ошибаетесь. В России медицина сделала очень большой технологический прорыв, хотя сейчас мы работаем только на западной технике.

 

— Почему? Своей не производится?

 

— Производится. Несколько дней тому назад главный уролог России Дмитрий Пушкарь оперировал на российском роботе, и тот более прецизионен, чем американский робот "Да Винчи", и в десять раз меньше американца. Поэтому если вы спросите, что может изменить всё в российской медицине, то я не скажу ничего нового: финансирование.

— Говорить о калининградской медицине и не говорить о коррупции в калининградской медицине трудно...

 

— А вы лечились в других регионах?

 

— Нет.

 

— Вы попробуйте выехать за пределы нашего региона. А что такое, по-вашему, коррупция в медицине?

 

— Например, предложение пациенту сделать хороший наркоз, но за деньги. А если пациент не заплатит, то ему дадут бесплатный, но плохой наркоз.

 

— Понятно. Мы двоих врачей уволили за "хороший — плохой" наркоз. К нам обратились пациенты, мы провели проверки их заявлений и по результатам уволили двух врачей.

 

— А бывает так, что вы сталкиваетесь с очень сложной ситуацией и испытываете профессиональный азарт, потому что вам достался очень интересный случай?

 

— Бывает. Любой профессионал получает удовольствие от своей работы. Но руки не должны бежать впереди головы. А руки для хирурга — это всё. Попробуйте взять школьную линейку и подержать её в вытянутой руке минут пять. Вы заметите, что линейка дрожит. И всегда будет дрожать. Так устроены человеческие руки. А нам приходится делать работу, где четверть миллиметра влево или вправо — граница между жизнью и смертью.

 

Что касается азарта, то хорош не тот хирург, который сделал блестящую операцию, а тот, который отказался от ненужной. Очень важно вовремя остановиться, потому что обратной дороги у пациента уже не будет. Иногда во время операции возникает соблазн пойти дальше. Но если опасность превышает результат, который мы хотели бы иметь, то надо остановиться. Если нужно делать — делай, если хочешь себе доказать, что можешь сделать, — не делай. Потому что это уже преступление. Врачи иногда кажутся циниками, но с моралью у нас всё более чем в порядке...

 

— А вот я слышал такое, что врачи иногда называют себя "медиЦИНИКИ"...

— Вы ещё не знаете, какие анекдоты врачи о себе рассказывают. Например. Привезли пациента в операционную, над ним склонился анестезиолог. Больному кажется, что анестезиолог пьян. Пациент говорит: "Доктор, по-моему, вы пьяны!". На что анестезиолог отвечает: "Я пьян?! Да вы ещё оперирующего хирурга не видели!".

 

— Смешно...

 

— Не для пациента, конечно. Так что человеческий фактор в нашей высокотехнологичной медицине ещё долго будет играть важную роль…