Накануне выступления в Калининграде Иван Охлобыстин рассказал в интервью журналу “Королевские ворота”, как его записали в президенты и почему каждый житель России потенциальный герой.
— Как проходит литературный вечер с Иваном Охлобыстиным?
— А в афише так написали? Ну вот. Дело в том, что это название уже устарело. Мои выступления и правда начинались, как литературные вечера, сдобренные прекрасными музыкальными произведениями. Я читал рассказы, музыкант исполнял композиции, разумеется, узнаваемые, потому что грех терзать утомленного зрителя. Когда количество таких выступлений превысило три сотни, я понял, что самая интересная и продуктивная часть всегда последняя, где мне задают вопросы. Понял еще, и зрители подтвердили, что развлекать музыкально их не надо. Они хотят узнать мою общественную, идеологическую, жизненную позицию без какой-либо дополнительной упаковки. Так мы пришли к античной простоте: столик, стакан воды, петличка. Говорю вступительное слово, чтобы зал понимал, до какой степени можно довериться, а после отвечаю на вопросы. Получается интерактивный моноспектакль. Могу зачитать небольшой отрывок, если о нем заходит речь, но это случается крайне редко. Когда все только начиналось, я был абсолютно уверен, что зрителям интересно услышать о внутренних перипетиях телевизионной деятельности, которые им неизвестны. Выяснилось, что это никого не интересует.
— Даже "Интерны"?
— За первые сто выступлений меня раза два-три лениво спросили об “Интернах”, еще столько же о других фильмах, и, собственно, все. Людям гораздо интереснее глобальные, философские вещи: верить — не верить, прощать — не прощать, любить — не любить, жертвовать — не жертвовать. При этом никто не требует точного ответа — зрителям важно само размышление. Правда — это не существительное, это всегда глагол, действие, которое уточняется событиями вокруг. Поэтому и выступления, и свою передачу "Новая русская философия" на "Царьграде" я всегда начинаю с напоминания, что новое — это хорошо забытое старое, которое нужно вспомнить и облагородить новыми впечатлениями от произошедших за последнее время событий.
— Недавно я была на творческой встрече с Владимиром Познером, где его тоже спрашивали о глобальных вещах, таких как гибель евреев на оккупированных территориях во время Второй мировой войны. Вам не кажется парадоксальным, что зритель задает эти вопросы актерам и телеведущим, а не профессиональным историкам?
— Мы находимся в самом начале некой революционной компоненты, когда технологии дают возможность каждому стать представителем эпохи Ренессанса. Мы уже способны получать в десятки тысяч раз больше информации, чем предыдущее поколение. И благодаря этому каждый человек, вне зависимости от его профессиональной деятельности, может иметь собственное представление по тому или иному вопросу, будь то философия, экономика или политика. Если же общаться на политологические темы с политологом, вы волей-неволей будете ограничены его научными интересами. Поэтому я не вижу парадокса в том, что людям интересно, что о политике думают врачи, музыканты, актеры, а не только политологи.
— Мне кажется, с вами о политике говорят не только как с актером, но и как с человеком, у которого были амбиции стать президентом.
— Это сложно назвать амбициями, скорее, смешное дело случая. У нас была пресс-конференция по поводу выхода "Соловья-Разбойника", а на пресс-конференции, как вы лучше меня знаете, приходит сборный пул журналистов. Большую часть из них я знаю, сам много работал в информационных агентствах и печатных изданиях, поэтому разговор изначально был доверительным. Это был 2012 год, журналисты заодно спросили, буду ли я участвовать в выборах. На что я ответил, что подумаю. Похохотали, после чего я уехал на Кипр, а вернувшись, выяснил, что оказывается, уже не только подумал, но и очень намерен избираться. Буквально через пару дней с десяток общественных организаций стали просить, чтобы я этого не делал. Воззвать к здравому рассудку не получилось – общественность, особенно работающая с информацией, в объективности не нуждается. А дальше пошло-поехало, начались разговоры, какие-то запреты.
— Во время этих разговоров не возникла мысль выдвинуться по-настоящему?
— Когда идешь или только намереваешься пойти на такую должность, нужно трезво понимать, что в случае успеха у тебя не будет ничего, кроме этой должности: ты либо президент, и больше ничего, либо все остальное, но не президент. Чтобы заниматься этим честно, нужно принести жертву, ведь без оттенка маниакальности в нашей стране ничего не работает. Я не был готов отказаться от своей творческой деятельности, служений, семьи, самого себя ради президентского ярма. Не приведи господь, тогда бы сказали: "Ну, давай". Я был бы вынужден это сделать, но был бы глубоко несчастлив.
— В то время вы делали много провокационных заявлений, за которыми последовали запреты на въезд в Украину, Латвию, Эстонию. Такие вещи тоже могут сделать несчастным.
— Меня огорчает только абсурдность принятых решений. Иначе (Охлобыстин нарочито выделяет "и". — Авт.) я не мог сказать, это было бы враньем. Я искренне считаю, что на Украине произошел государственный переворот. Его спровоцировала англосаксонская цивилизация, которая, не стесняясь, всегда нас недолюбливала и считала соперником. Мы для них — люди второго сорта, нравится нам это или нет. И сколько бы мы не ездили на их машинах, сколько бы ни покупали их штанишки, все так и останется. Во всяком случае, пока. На меня сильно повлияли ситуации с Домом профсоюзов в Одессе, где погибли люди, с Донбассом. Его жители имели конституционное право высказать свое мнение — но их не стали спрашивать, послали оружие. Я не мог дистанцироваться от этого насилия и фашизма, в котором гибли русские люди.
В Латвию запретили въезд под предлогом моей нетолерантности и гомофобии. Будучи христианином, я должен так считать. Запрет инициировал глава дипломатического корпуса, который на следующий день совершил каминг-аут. Это же нонсенс. Лицо его дипломатического ранга по все канонам не имеет права на личную жизнь, потому что представляет всю страну. А Эстония запретила профилактически, на всякий случай. Когда я спросил их посла почему, он ответил: "Пока не знаем".
— Вы ведь понимали, что последствия, в первую очередь, повлияют на вашу работу?
— Понимал, а что делать. Я могу заблуждаться в своих убеждениях, но я хотя бы делюсь ими, и оставляю возможность меня переубедить. Всегда готов выслушать почтенного мудреца и последовать его рекомендациям, но поскольку на почтенных мудрецов сейчас большой дефицит, приходится самому, по-деревенски, добиваться истины. Во-вторых, я убежден, когда зритель отдает тебе самое ценное, что у него есть, — время своей жизни, — ты ему обязан. Держать скрещенными пальчики за спиной означало бы предательство.
— Как проходит литературный вечер с Иваном Охлобыстиным?
— А в афише так написали? Ну вот. Дело в том, что это название уже устарело. Мои выступления и правда начинались, как литературные вечера, сдобренные прекрасными музыкальными произведениями. Я читал рассказы, музыкант исполнял композиции, разумеется, узнаваемые, потому что грех терзать утомленного зрителя. Когда количество таких выступлений превысило три сотни, я понял, что самая интересная и продуктивная часть всегда последняя, где мне задают вопросы. Понял еще, и зрители подтвердили, что развлекать музыкально их не надо. Они хотят узнать мою общественную, идеологическую, жизненную позицию без какой-либо дополнительной упаковки. Так мы пришли к античной простоте: столик, стакан воды, петличка. Говорю вступительное слово, чтобы зал понимал, до какой степени можно довериться, а после отвечаю на вопросы. Получается интерактивный моноспектакль. Могу зачитать небольшой отрывок, если о нем заходит речь, но это случается крайне редко. Когда все только начиналось, я был абсолютно уверен, что зрителям интересно услышать о внутренних перипетиях телевизионной деятельности, которые им неизвестны. Выяснилось, что это никого не интересует.
— Даже "Интерны"?
— За первые сто выступлений меня раза два-три лениво спросили об “Интернах”, еще столько же о других фильмах, и, собственно, все. Людям гораздо интереснее глобальные, философские вещи: верить — не верить, прощать — не прощать, любить — не любить, жертвовать — не жертвовать. При этом никто не требует точного ответа — зрителям важно само размышление. Правда — это не существительное, это всегда глагол, действие, которое уточняется событиями вокруг. Поэтому и выступления, и свою передачу "Новая русская философия" на "Царьграде" я всегда начинаю с напоминания, что новое — это хорошо забытое старое, которое нужно вспомнить и облагородить новыми впечатлениями от произошедших за последнее время событий.
— Недавно я была на творческой встрече с Владимиром Познером, где его тоже спрашивали о глобальных вещах, таких как гибель евреев на оккупированных территориях во время Второй мировой войны. Вам не кажется парадоксальным, что зритель задает эти вопросы актерам и телеведущим, а не профессиональным историкам?
— Мы находимся в самом начале некой революционной компоненты, когда технологии дают возможность каждому стать представителем эпохи Ренессанса. Мы уже способны получать в десятки тысяч раз больше информации, чем предыдущее поколение. И благодаря этому каждый человек, вне зависимости от его профессиональной деятельности, может иметь собственное представление по тому или иному вопросу, будь то философия, экономика или политика. Если же общаться на политологические темы с политологом, вы волей-неволей будете ограничены его научными интересами. Поэтому я не вижу парадокса в том, что людям интересно, что о политике думают врачи, музыканты, актеры, а не только политологи.
— Мне кажется, с вами о политике говорят не только как с актером, но и как с человеком, у которого были амбиции стать президентом.
— Это сложно назвать амбициями, скорее, смешное дело случая. У нас была пресс-конференция по поводу выхода "Соловья-Разбойника", а на пресс-конференции, как вы лучше меня знаете, приходит сборный пул журналистов. Большую часть из них я знаю, сам много работал в информационных агентствах и печатных изданиях, поэтому разговор изначально был доверительным. Это был 2012 год, журналисты заодно спросили, буду ли я участвовать в выборах. На что я ответил, что подумаю. Похохотали, после чего я уехал на Кипр, а вернувшись, выяснил, что оказывается, уже не только подумал, но и очень намерен избираться. Буквально через пару дней с десяток общественных организаций стали просить, чтобы я этого не делал. Воззвать к здравому рассудку не получилось – общественность, особенно работающая с информацией, в объективности не нуждается. А дальше пошло-поехало, начались разговоры, какие-то запреты.
— Во время этих разговоров не возникла мысль выдвинуться по-настоящему?
— Когда идешь или только намереваешься пойти на такую должность, нужно трезво понимать, что в случае успеха у тебя не будет ничего, кроме этой должности: ты либо президент, и больше ничего, либо все остальное, но не президент. Чтобы заниматься этим честно, нужно принести жертву, ведь без оттенка маниакальности в нашей стране ничего не работает. Я не был готов отказаться от своей творческой деятельности, служений, семьи, самого себя ради президентского ярма. Не приведи господь, тогда бы сказали: "Ну, давай". Я был бы вынужден это сделать, но был бы глубоко несчастлив.
— В то время вы делали много провокационных заявлений, за которыми последовали запреты на въезд в Украину, Латвию, Эстонию. Такие вещи тоже могут сделать несчастным.
— Меня огорчает только абсурдность принятых решений. Иначе (Охлобыстин нарочито выделяет "и". — Авт.) я не мог сказать, это было бы враньем. Я искренне считаю, что на Украине произошел государственный переворот. Его спровоцировала англосаксонская цивилизация, которая, не стесняясь, всегда нас недолюбливала и считала соперником. Мы для них — люди второго сорта, нравится нам это или нет. И сколько бы мы не ездили на их машинах, сколько бы ни покупали их штанишки, все так и останется. Во всяком случае, пока. На меня сильно повлияли ситуации с Домом профсоюзов в Одессе, где погибли люди, с Донбассом. Его жители имели конституционное право высказать свое мнение — но их не стали спрашивать, послали оружие. Я не мог дистанцироваться от этого насилия и фашизма, в котором гибли русские люди.
В Латвию запретили въезд под предлогом моей нетолерантности и гомофобии. Будучи христианином, я должен так считать. Запрет инициировал глава дипломатического корпуса, который на следующий день совершил каминг-аут. Это же нонсенс. Лицо его дипломатического ранга по все канонам не имеет права на личную жизнь, потому что представляет всю страну. А Эстония запретила профилактически, на всякий случай. Когда я спросил их посла почему, он ответил: "Пока не знаем".
— Вы ведь понимали, что последствия, в первую очередь, повлияют на вашу работу?
— Понимал, а что делать. Я могу заблуждаться в своих убеждениях, но я хотя бы делюсь ими, и оставляю возможность меня переубедить. Всегда готов выслушать почтенного мудреца и последовать его рекомендациям, но поскольку на почтенных мудрецов сейчас большой дефицит, приходится самому, по-деревенски, добиваться истины. Во-вторых, я убежден, когда зритель отдает тебе самое ценное, что у него есть, — время своей жизни, — ты ему обязан. Держать скрещенными пальчики за спиной означало бы предательство.
— На днях вы написали "Некролог русскому офицеру", где есть строчка: "Им для чуда повод нужен, а русское чудо заключается в отсутствии оного". Что вы имели в виду?
— Объясню на примере империи Marvel. В Россомаху вставили железки, Магнето мучили в концлагере — стресс открыл в них недюжинные способности, после чего они стали супергероями. В России не могут создать такую киновселенную, потому что у нас каждый потенциальный супергерой. Наше мышление — бессознательное мышление улья, а к подвигу нас приводит само бытие. Шел человек, увидел на путях пьяного, не раздумывая, бросился спасать его от идущей электрички. В теории такая ситуация может произойти с представителем любой другой цивилизации, но их менталитету это несвойственно. Это нарушает их шаблон о здравом, прагматичном отношении к бытию, а русские живут в самом этом бытие. У англосаксов сначала происходит событие, и только потом его внутренняя оценка. Нас, наоборот, внутренняя оценка подталкивает к событию и самопожертвованию. На этом построены все главные, определяющие русскую культуру произведения, наше богословие.
— Тем не менее, есть масса примеров, когда заимствованные фильмы и сериалы становились успешными.
— Только когда их адаптировали. Создатели "Моей прекрасной няни" учитывали нашу ментальность, поэтому там бегала голосистая хохлушка, и зрителю это зашло. А русский "Доктор Хаус" получился нулевым, потому что его слепо скопировали. Из моих знакомых уже никто не смотрит телевизор — это за гранью приличия. Я и сам не хочу смотреть на древних бабок с молодыми женихами. К сожалению, продюсеры считают главным достоинством фильма лишь деньги, которые на нем можно заработать. Они видели несколько картин Фрэнсиса Форда Копполы, и делают легкомысленный вывод, что знают о кино все. Из-за этого сегодня снимают или "елки-палки", или "пукнул, прыгнул, улюлюлюшка-улюлюшка, напряглись и победили", или чернуху "ах, все плохо, бабы плохие, власть плохая, один я хороший".
— Или патриотические фильмы.
— Здесь, на мой взгляд, проблема глубже. Наши дети не понимают, что такое патриотизм. Мой собственный ребенок думал, что быть патриотом означает ненавидеть всех остальных. Я ему объяснил, что это не так.
— Вы активно выступаете за необходимость патриотического и религиозного воспитания. Разве это не противоречит постулату, который вы часто цитируете, — нельзя насильно прийти к вере?
— Это очень деликатный вопрос. Хорошо, если есть богослов, который правильно объяснит и вдохновит, и плохо, если на эту должность пришлют из педагогического института троечника-географа или физкультурника, который и сам не верит, и сказать ничего не может. Патриотическое воспитание — вещь крайне необходимая, и такая же деликатная. Быть патриотом не означает, что нужно кричать "Люби Путина" или делать себе татуировку на спине с флагом Российской Федерации. Это значит, что нужно сохранить наше наследие, отцовскую мудрость. Передать которую может только семья.
— Тем не менее, есть масса примеров, когда заимствованные фильмы и сериалы становились успешными.
— Только когда их адаптировали. Создатели "Моей прекрасной няни" учитывали нашу ментальность, поэтому там бегала голосистая хохлушка, и зрителю это зашло. А русский "Доктор Хаус" получился нулевым, потому что его слепо скопировали. Из моих знакомых уже никто не смотрит телевизор — это за гранью приличия. Я и сам не хочу смотреть на древних бабок с молодыми женихами. К сожалению, продюсеры считают главным достоинством фильма лишь деньги, которые на нем можно заработать. Они видели несколько картин Фрэнсиса Форда Копполы, и делают легкомысленный вывод, что знают о кино все. Из-за этого сегодня снимают или "елки-палки", или "пукнул, прыгнул, улюлюлюшка-улюлюшка, напряглись и победили", или чернуху "ах, все плохо, бабы плохие, власть плохая, один я хороший".
— Или патриотические фильмы.
— Здесь, на мой взгляд, проблема глубже. Наши дети не понимают, что такое патриотизм. Мой собственный ребенок думал, что быть патриотом означает ненавидеть всех остальных. Я ему объяснил, что это не так.
— Вы активно выступаете за необходимость патриотического и религиозного воспитания. Разве это не противоречит постулату, который вы часто цитируете, — нельзя насильно прийти к вере?
— Это очень деликатный вопрос. Хорошо, если есть богослов, который правильно объяснит и вдохновит, и плохо, если на эту должность пришлют из педагогического института троечника-географа или физкультурника, который и сам не верит, и сказать ничего не может. Патриотическое воспитание — вещь крайне необходимая, и такая же деликатная. Быть патриотом не означает, что нужно кричать "Люби Путина" или делать себе татуировку на спине с флагом Российской Федерации. Это значит, что нужно сохранить наше наследие, отцовскую мудрость. Передать которую может только семья.
Творческая встреча с Иваном Охлобыстиным состоится 14 апреля в Доме искусств