Хедлайнером первого дня прошедшего в конце августа международного фестиваля "Калининград in Rock" стала легендарная российская группа "Крематорий". После их выступления корреспонденту Клопс.Ru удалось поговорить с лидером коллектива Арменом Григоряном, который рассказал о том, что думает о смерти и рок-музыке, кто из калининградцев подарил ему огнемет и где надо пить ром.
– Армен, ваше выступление на "Калининград In Rock" было особенно экспрессивным. Эти эмоции с чем-то связаны?
– Абсолютно ни с чем не связаны, кроме как с радостью от посещения Калининграда. Это особый для меня город: здесь у нас очень много друзей. Поэтому не декорации дали эту радость, а что-то внутри. Поэтому мы вылезли на сцену дико мотивированными и дали концерт, к сожалению короткий (так уж получилось), но зато изо всех творческих сил.
– Вот сейчас я вас вижу без шляпы, но на сцене вы всегда в шляпе и в темных очках. Есть ли какой-то предмет, без которого вы на сцену вообще никогда не выйдете?
– Очки, конечно же.
– Может, что-то еще, чего не видно глазу зрителя? Например, монетка в кармане?
– Никаких предрассудков. Еще – огонек в душе. И всё.
– А почему очки – непременный атрибут вашего сценического имиджа?
– Почему-то люди, которые отвечают за свет, считают своим долгом просветить меня насквозь, это как будто рентгеновские лучи, поэтому, чтобы спасти глаза и весь организм, приходится защищаться.
– Насколько я знаю, тексты к песням "Крематория" написаны по большей части лично вами. А вот представить на секунду, что вдохновение вас покинуло и вы решили воспользоваться "услугами" классиков. Например, Есенин у нас часто музыкантами эксплуатируется. Вы бы на творчестве какого поэта остановили свой выбор?
– Хит-парада из трех имен достаточно? На первом месте Эдгар Алан По ("Ворон"), Уолт Уитмен и Валерий Брюсов.
– А у Брюсова какие произведения вдохновляют?
– Облегчи нам страдания, Боже.
Мне снилось: мертвенно-бессильный,
Почти жилец земли могильной,
Я глухо близился к концу.
И бывший друг пришел к кровати
И, бормоча слова проклятий,
Меня ударил по лицу.
– Вот откуда у "самого веселого на этой планете ансамбля" такая тяга к загробной и печальной лирике?
– Загробной лирики, на мой взгляд, нет. Есть, как у любого христианина, возвышенное отношение к смерти, понятие воскресения... Просто мы рассматриваем это в контексте человеческой жизни: все мы знаем, что она когда-нибудь закончится. И мы узнаем, что там дальше интересного; и потом, как говорил Шопенгауэр, осознание смерти – это то, что отличает нас в какой-то степени от животных.
– А вы верите, что после смерти есть еще что-то?
– В этом плане – сплошная синусоида.
– Вы в Калининграде не в первый раз с концертом, а в последнее время нас особо балуете... Вспомнили вы сегодня на сцене группу "Комитет охраны тепла", а что еще вы помните о городе Калининграде и Калининградской области в целом, что в душе увозите с собой каждый раз?
– Каждый раз я сожалею, что не увез подаренный мне Олди (лидером калининградской группы "Комитет охраны тепла" Сергеем Белоусовым – ред.) огнемет. Он мне подарил настоящий огнемет, но мы были уже в таком состоянии, что не то что огнемет – гитары уже не могли нести, поэтому, прикрытый полотенчиком, он остался у меня в номере.
– Как вы думаете, где он сейчас?
– Наверное, там же, в номере.
– Думаете, его никто не забрал?
– Никто не совершит такой грешный поступок.
– Кто-то говорит, что русский рок мертв... На ваш взгляд, что на сегодняшний день происходит с отечественной рок-музыкой?
– Мне кажется, что вообще рок-н-ролл сейчас достаточно дискретен и очень многие группы стали коммерческими: тянутся к золотому тельцу по самой прямой линии, которая может быть. Мы находимся от этого немножко в стороне и получаем удовольствие, ограничивая от подобных вещей свое жизненное пространство.
То, что я вижу, – это навязывание какой-то мессианской музыки. Меня, честно говоря, это немного раздражает. Мы стараемся быть немножко в стороне: не участвовать ни в политических, ни в религиозных, ни в каких-то других акциях. Мы если играем на фестивале, то стараемся узнать, нет ли какой-то политической подоплеки и откуда вообще этот "краник" выходит. Всем понятно, что этот фестиваль, "Калининград in Rock", люди делают от всего сердца, и поэтому мы сюда приехали. Нужно быть избирательным, потому как если однажды потерять репутацию, то ее потом уже не вернуть.
Рок-н-ролл для меня остался жив всё еще в таких сентиментальных тонах: я до сих пор отношусь к музыке как к прекрасной даме. Не хочу, чтобы "Крематорий" превращался в ремесленников. Хочу, чтобы мы играли концерты от всей души, чтобы они нам нравились, чтобы мы получали удовольствие от них. А это исключает "чес".
– Сейчас очень много новых групп, пытающихся подражать мэтрам, к которым "Крематорий", без сомнения, относится. Почему я ни одной группы не слышала, музыка которой хоть как-то походила бы на то, что делает "Крематорий"?
– Я думаю, что настоящее самобытное явление не может быть никем скопировано. Вот, например, Фаина Раневская: можно ее вторую создать такую? Нет, конечно. Можно ли создать второго Джимми Хендрикса? Нет, такого уже больше не будет. Отсутствие неких поклонников-последователей – это гораздо лучше, потому что означает, что вы остаетесь, не побоюсь этого слова, неподражаемым.
– Я периодически посещаю рок-фестивали и вижу каждый раз примерно одно и то же: приехали, выпили, поболтали с друзьями, поплясали и попели, разошлись... Жизнь любого рок-музыканта переполнена чередой таких фестивалей и концертов. Как можно по истечении тридцати лет не устать от всего этого и остаться такими же самобытными, вдохновленными, молодыми?
– Вот вы сказали: "Собрались, выпили...". А что вы пьете? Чтобы оставаться таким молодым, как группа "Крематорий", надо пить коктейли и экспериментировать.
– А какой ваш любимый коктейль?
– Коктейль "Шампань" – это единственный коктейль, в котором я могу терпеть присутствие шампанского. А вообще я люблю "Маргариту" и люблю экспериментировать с виски. Последнее время я увлекся ромом и понял, что выбор напитка очень зависит от места. Вино не пьется в северных странах зимой, а ром лучше пьется на Мальдивах, чем в Москве. Текила в Латинской Америке просто рекой льется, а здесь иногда прям заставляешь себя ее пить. Всё зависит от географии.
– Со временем пристрастия меняются, человек становится более избирательным. Вы в своих черных очках, несмотря на софиты, хорошо видите публику. Последнее время она как-то отличается от той, что была пару десятков лет назад?
– Есть ощущение, как будто ты на летающей тарелке или как в какой-то капсуле – будто географически никуда не уезжал. Если речь идет о восприятии музыки, то нас всё-таки радует, что восприятие переходит в эмоциональную плоскость. Эти эмоции – это то, что нужно от рок-н-ролла. Вот если ты способен вызвать эту эмоцию в человеке, если он вдруг начинает не слушать музыку и не прислушиваться к тексту, а начинает видеть какие-то картинки – это самое главное, что может быть в творчестве. Если вы читаете произведение, например, Виктора Гюго и видите собор Парижской Богоматери, видите, как выглядит Квазимодо, – это высшая литература. А иногда можно взять какую-нибудь книжку, долго-долго читать и ничего не понять, закрыть, увидеть автора – ага, Донцова. Это всё эмоциональная составляющая – если говорить о живописи, о музыке и о творчестве вообще.
– Виктор Гюго, которого вы упомянули, использует в своих текстах довольно громоздкие конструкции: у него одно предложение может половину страницы занимать. Вам же для текстов песен нужно всё упрощать и облегчать, чтобы это было лаконично и ложилось на музыку. Как вы поступаете, когда необходимо длинную философскую мысль уместить в предложение из двух-трех слов?
– Взять того же Оноре Де Бальзака. Он описывает кисть женской руки на трех страницах. И вы читаете с огромным удовольствием. А музыка (особенно песенный жанр) должна быть более компактной. Нужно заставлять себя вычеркивать и вычеркивать, пока не получится то, что нужно. В тексте нужно оставлять только то, что необходимо, чтобы была совершенно четкая, яркая картинка произведения.
– Сколько процентов от первоначально задуманного или написанного вам приходится в итоге отмести?
– Если говорить о последнем альбоме, то процентов пятьдесят песен мы не включили. Постарались сделать 16-й альбом "Крематория" отличным от предыдущих: чтобы был сделан какой-то шаг, чтобы музыка тянула за собой текст – и получалось весьма концептуальное произведение. Молодежь вообще редко слушает диск от начала до конца, ведь сейчас в основном "клиповое" восприятие музыки.
– А кстати, как вы относитесь к тому, чем увлекается сейчас молодежь: к современным музыкальным направлениям и экспериментальным течениям в искусстве?
– Я считаю, что нельзя находиться в плену одного направления музыки и всю жизнь играть одно и то же, не делая шаг в сторону. Мы любим и можем играть в абсолютно разных жанрах. Когда мы собирали группу музыкантов, это было одной из первых задач. Хотелось, чтобы человек не только медиатором елозил, чтобы он не только "Айрен Мейден" мог сыграть, но и джазовое произведение. Я считаю, что как раз жанровое разнообразие – это и есть искренность музыки.
– Если вспомнить ленинградский рок 80-х – люди боролись за свободу слова или за свободу самовыражения. Сейчас каких-то рамок, барьеров, которые надо преодолевать, практически не осталось. Наоборот, уже приходится думать не о том, не слишком ли ты эпатажен, а о том, чем бы таким удивить. Как сейчас творческим людям, не раздираемым внутренними конфликтами, не употребляющим наркотики и не являющихся свидетелями революции, вместить в свое творчество что-то уникальное?
– Я всё-таки думаю, что и музыка вряд ли когда-то взывала к борьбе – может, только к каким-то изменениям. А вот когда борьба появилась, то музыка начала постепенно затухать. Я считаю, что музыкант не должен брать на себя роль мессии, генерал-адъютанта, он не должен таскать всех по своим заблуждениям, писать, куда бежать и кого бить. Нужно просто делиться своими мировоззрениями. И когда рок возникал, все, собственно, этим и занимались. Я не думаю, что у раннего Цоя, у того же БГ или у Юрия Морозова был какой-то воинственный призыв, какая-то борьба. В том роке была искренность. Помните, что я сказал по поводу коммерческой составляющей? Ее тогда не было вообще. А искусство чистое, без коммерции – оно наиболее яркое, как сверкающий бриллиант.
В коммерции особо ничего плохого нет, но как это выглядит? Вы приходите к вашему издателю, который хочет заключить контракт на три альбома. Ты ему говоришь, что у вас песен только на один, а он: "Нет, давайте всё-таки три, потому что мне по-другому неинтересно". Выходит первый альбом, а дальше вы понимаете, что пока нет никаких мыслей. Однако у вас есть контракт, вам за это заплатят деньги, предусмотрена неустойка... И вы начинаете себя насиловать. Вот нужно придумать, чтобы был такой контракт, согласно которому, написав какой-то альбом, можно ждать, пока не появятся новые мысли. Только тогда у вас появится что-то новое и интересное.
– Как шла работа над вашим альбомом "Люди-невидимки", который должен поступить в продажу со дня на день? И вообще, сейчас выпускать альбом – это благодарное дело, ведь пиратство процветает, из-за чего некоторые артисты даже прибегают к интернет-сборам, чтобы что-то за счет народа создать.
– Никакого попрошайничества не было: мы нигде ничего не опубликовывали, ведь мы достаточно обеспеченны, чтобы создать альбом за свой счет. Когда мы сейчас призвали людей всё-таки не заниматься воровством, я понял, что ментальность некоторых не совпадает с нашим представлением о порядочности. И это наблюдается даже среди наших поклонников!
Мы записали эту работу с большим удовольствием, всё очень быстро пришло. В качестве обложки – зеркало, в которое человек смотрит и видит себя. Мы постарались показать некоторые ипостаси людей, которые скрыты. У вас внутри так много того, что вы никогда не показываете. А говорить об этом надо. Сейчас мир очень жестокий, говорить сейчас о пацифизме и миролюбии – это смешно. А это всё приведет к последствиям, и, всё это собрав, мы получили такое произведение, которым поделились с населением.
Кстати, именно сегодня ночью официально выходит в продажу наш новый альбом. Мы живее всех живых!